Волков последовал моему примеру.

— Ты же сказал, что не любишь? — чуть удивилась я.

— Не наелся, — он пожал плечами. — Да и у Ореховых хлеб вкуснее. В городе когда пекут, в него часто всякие крошки добавляют и прочую гадость. То, что у вас тут в Необходимске продают, в Сарелии никто бы и в рот не взял. Этот тоже так себе, но хоть пристойный.

Надо же! Никогда не замечала. Но здесь, в особняке, хлеб и в самом деле показался мне воздушнее и пышнее. Или я просто проголодалась. Да и на холоде, на свежем воздухе, аппетит всегда больше.

Какое-то время мы еще молча жевали в полном согласии, а потом я наконец вспомнила о загадочных словах Марины и Никифора.

— Слушай, Марина сказала, что мне надо что-то отметить. Ты не знаешь, что?

— Твои картины все распродали, — сообщил мне Волков так буднично, будто это разумелось само собой. — За очень хорошие суммы. Считай, больше всех денег собрала. Все только про тебя и говорили на аукционе. За Маринин портрет кто-то чуть ли не тысячу рублей предлагал, но она не продала. Тебя еще там критик какой-то искал, фамилия смешная, вроде Лысиков. Хотел про тебя статью написать в «Вести», но не дождался.

— Уехал? — сердце у меня бухнуло.

— Почему уехал? Налакался до зеленых демонят, его лакеи проспаться куда-то оттащили.

— Вроде рано еще, — удивилась я машинально.

— Творческая личность, — Волков проговорил это с сарказмом, но не особенно едко: мол, такие уж они, что тут говорить.

И только тут до меня дошло. Картины мои все проданы, да еще и по хорошей цене. За Маринин портрет кто-то предлагал тысячу рублей! Это же… это с ума сойти, как кому-то должно понравиться, чтобы такую сумму выложить!

Я даже недоеденную булочку с корицей выронила от этого осознания.

«Тут я не просто себе новое пальто куплю, — думала я ошарашенно, разглядывая толстенную пачку денег. — Тут я себе…»

Дальше воображение отказывало. Что я могла себе купить такого нужного? Еще одно платье? Или, может быть, хорошие краски и раскладной мольберт, который давно хотела? И набор тех самых кистей из Каганатов, который видела на витрине в галерее Шляпина…

— К сожалению, это вся твоя доля от аукциона, — виновато развела руками Марина. — Нам ведь пришлось заплатить за организацию, за работу критиков… Разумеется, аренда выставочного места в доме Ореховых не учитывалась! Ты очень расстроена?..

Мы сидели в ее кабинете во флигеле, на третий день после свадьбы. В окно било яркое осеннее солнце, разливаясь лужицами света по заваленному бумагами столу.

В кабинете царил некоторый хаос: Марина уже начала переезжать в другой кабинет, в новом доме четы Ореховых в Дельте, но еще не успела перевезти все бумаги.

— Расстроена? — я засмеялась. — Шутишь! Маринка, это же огромная сумма для меня! Ты что, так быстро уже привыкла к красивой жизни?

Плечи Марины чуть расслабились.

— По уму тебе бы следовало получить гораздо больше, — сердито проговорила она. — Татьяна Афанасьевна настояла, что все расходы по аукциону должны оплачиваться из доли художников. Это нормальная практика, и остальные художники были довольны условиями, но для тебя можно было бы и сделать исключение.

— Не волнуйся, — я небрежно сунула деньги в свою обычную сумку, только на сей раз Василий Васильевич в ней не сидел. Не перепутать бы потом с деньгами, которые он выдает мне для рабочих дел! — Для меня это так много, что я даже не знаю, куда это все потратить!

— Вот об этом я хотела с тобой поговорить, — Марина снова переменилась: теперь ее лицо приобрело твердое деловое выражение. — У нас с Ники есть идея, как ты эти деньги можешь использовать. Конечно, одной этой суммы не хватит, но мы с ним готовы тебя проспонсировать. Или дать тебе беспроцентную ссуду, если угодно.

Проспонсировать? Ссуду? Я непонимающе уставилась на подругу. Неужели она впадает в ту же ошибку, что и Орехов в отношении меня? То бишь начинает считать, будто я хочу заниматься каким-то «делом» — то бишь предпринимательством, — на которое она может меня подтолкнуть? Это Марина хочет быть начальницей в собственном кумпанстве, уж никак не я!

Или… или она думает, что я уже достаточно хороший детектив, чтобы уйти от Мурчалова и открыть собственное агентство? Да ни за что на свете! Я и под его-то руководством постоянно попадаю впросак!

Эти мысли я и озвучила — самым удивленным тоном. И, боюсь, совсем не дипломатично, в тех же выражениях, что и подумала.

Марина тут же замотала головой, так резко, что ее светлые кудряшки разлетелись облаком.

— Что ты, что ты! Я имею в виду, ты могла бы купить свою мастерскую!

На такое я даже сказать ничего не могла, только рот открыла и глазами захлопала.

— После статьи Плешивина нам поступает множество писем на твое имя, — серьезно продолжила Марина. — Даже и телеграмм. Он ведь не знал твоего адреса, поэтому и не дал его нигде. И все, кто хочет связаться с тобой, действуют через нас. За три дня — уже пять заказов на портреты и десять предложений приобрести другие твои работы! Конечно, это долго не продлится, — последнее Марина сказала уже более приземленным тоном, не таким восторженным, — но можно, как выражается Ники, «монетизировать успех». О тебе говорят, Анечка! Ты стала почти знаменитой! Еще несколько шагов — и ты станешь популярной!

— То есть я смогу зарабатывать рисованием? — спросила я, пораженная.

— Ты сможешь стать богатой женщиной! — весело поправила меня Марина. — Ну, может быть, не сразу, но через пару лет… И, в отличие от меня, замужество тебе для этого не потребуется, — добавила она с горьковатой самоиронией.

Я перевела взгляд за окно, где шелестела знакомая береза. Вспомнилось, как мы с Волковым стояли у этой березы, и я думала, что аукцион картин на свадьбе Марины ничего в моей судьбе не поменяет.

А может, и не поменяет? Ну какая из меня художница! Я ведь толком и не умею ничего. Кроме того, завести собственную мастерскую, уйти от шефа… Да еще так скоропалительно… Это при том, что дело о похищении драгоценностей даже пока не закончено: Кривоклюва еще официально разыскивают, Юлия Макаровна показаний так и не дала, а Маккорман всячески отпирался, хоть его арестовать и удалось. Последние дни мы с шефом раскручивали его контакты, чтобы собрать как можно больше данных о других его нарушениях и о том, кто же мог похитить или убить (последнее вероятнее) несчастного ювелира.

Как там шеф без меня?..

Да и… купить мастерскую — значит, уйти на другую квартиру. То есть бросить не только шефа, но и Ваську. И Прохора, и Антонину с ее вкусной выпечкой… Да и вообще, придется самой нанимать горничную, самой следить за всем… Ой нет!

Но с другой стороны… Я буду рисовать. Все время. Я стану художницей. Самой настоящей.

Мне тут же стало ясно, что по-настоящему я всегда хотела именно этого — с самых первых уроков рисования в пансионе мадам Штерн. Даже вспомнилось: вот я беру кисточку, готовясь изобразить ярко-алое яблоко, которое лежит на учительском столе, и учительница говорит: «Вы думаете, это яблоко просто красное? А попробуйте увидеть вот здесь, где блик, оттенки голубого…»

Я смотрю — и вижу! И первым наношу на свой неуклюжий карандашный кружок, призванный изображать яблоко, именно голубой блик.

— Это так внезапно… — пробормотала я. — Можешь дать мне эти письма? Ну, с заказами? Я посмотрю, может быть, смогу встретиться с этими людьми так, без всякой мастерской…

— Конечно, — Марина залезла в ящик и протянула мне несколько конвертов. — Но брать заказы, не обзаведясь рабочим местом, не очень хорошая идея. Я, конечно, не слишком разбираюсь в живописи, однако не ты ли мне жаловалась, что рисовать при электрическом свете по вечерам неудобно и результат получается не тот?

Я попыталась взять конверты, но они выпали у меня из рук.

— Марина, — сказала я, еле удерживая внезапно нахлынувшие слезы. — А если у меня ничего не выйдет?

Марина снова тряхнула кудрями.