— Знаете что, стерегите их тут на всякий случай, — шепотом сказал я, спрыгивая с наружного подоконника. — А я пойду протелефонирую в ЦГУП, чтобы они прислали еще двоих-троих для ареста.

Я как раз вспомнил, что видел на углу телефонную будку, идти до которой быстрее, чем возвращаться в гостиную Кахетьева.

— А если они через парадную дверь?..

— Не волнуйтесь, мимо Прохора не пройдут!

С этими словами я начал спускаться вниз по лестнице.

Нет, может быть, телефон и не такое плохое изобретение. Если бы не он, пришлось бы все-таки рискнуть проводить арест с Травушкиным… А зачем мне скинутый в запале с лестницы инспектор?

Глава 26

Как красть картины — 9

Я все думал — как это крысы покажут и расскажут нам перемещения матушки? Не могут же они объяснить словами. Или написать докладную записку. Или отчет. Однако наша с Пастуховым пернатая союзница заверила нас, что волноваться не о чем.

— Приходите завтра на то же место, приносите для крыс угощение — и все будет в лучшем виде. Они любят пироги с мясом.

— Точно все будет? — спросил недоверчивый Дмитрий.

— А то как же! — с гордостью ответила сова. Потом подумала немного, щелкнула клювом и сказала: — Иногда может больше времени потребоваться, чем один день. Но все равно что-то они да доложат.

Мы условились о завтрашней встрече и расстались.

За стенами склада к тому времени совсем стемнело. Из-за низкой облачности небо светилось розовым, как это часто бывает в Необходимске с тех пор, как на всех улицах сделали электрическое освещение. Я еще помню, что, когда я был ребенком, можно было увидеть звезды, не выезжая в пригород. Дед пару раз брал меня на крышу летними ночами, где Александр устанавливал для нас телескоп…

Елена коротко попрощалась с нами и улетела, растаяв в этом розовом тумане бесшумным призраком: так уж летают филины, никакого тебе хлопанья крыльев. Нам с Пастуховым выпало добираться более прозаическим способом, одновременно молясь, чтобы не наткнуться ни на какую банду из тех, что заправляют разными уголками складской территории.

— Ты как, Мурчалов? — неожиданно спросил Пастухов.

Наверное, я выглядел совсем в воду опущенным, раз уж даже суровый пес решил меня поддержать!

— Превосходно, — заверил я. — Волнуюсь за успех нашего предприятия, только и всего.

— Ну смотри… — протянул Пастухов. Затем у него хватило такту добавить: — Да, знаешь, для меня эти крысюки тоже сомнительны.

Тут я мог только согласиться. Методы общения с ними, разработанные Еленой, не вызывали у меня особого доверия. Чем дальше, тем больше я начинал подозревать, что для нашей новой знакомой это расследование было не более чем интересной игрой. По крайней мере, так я читал по азарту в ее глазах, по едва заметному пощелкиванию клюва…

Нет, в игре не было ничего плохого. Как-то Вильгельмина, хлопнув коньяку после особенно головоломного дела, обвинила в том же самом и меня.

«Беда с тобой, Мурчалов, — сказала она тогда. — Ты и умница, и молодец, и в психологии понимаешь хорошо. Вот только для тебя все наши дела — развлечение, не более. Не нужно оно тебе на самом деле».

Мне тогда захотелось обидеться на партнершу и наставницу, да что-то не очень получалось. «Зря ты так, — сказал я ей. — Если я в деньгах не нуждаюсь, так это не значит, что я не воспринимаю беды наших клиентов серьезно!»

Бонд только головой покачала. «Воспринимаешь ты серьезно, но у тебя и у них серьезность разная».

А теперь вот я ее понял, и понял, что она имела в виду. Для меня это дело с поиском заговорщиков внезапно стало личным, наболевшим. Расследовал я его с не меньшим желанием, чем раньше, но прежний азарт схлынул. Впервые подумалось: я хотел начать карьеру с громкого дела, такого, чтобы все услышали о сыщике Мурчалове. Но разве о таком деле, как это, расскажешь? Ради чего — чтобы обострились отношения между людьми и генмодами?

А еще я никак не мог поверить в матушкино участие.

Говорят, у генмодов, большинство которых имеет только одного родителя (я имею в виду, разумного родителя), особые отношения с семьей. Может быть, и так. Лично я теперь надеюсь, что мой собственный сын видит во мне и надежного конфиданта, и мудрого наставника, и старшего друга. Однако с собственной матерью я никогда не мог похвастаться такими же отношениями. Она всегда старалась быть со мною ласковой, но чаще казалась довольно далека от меня. Мои лучшие воспоминания о детстве — это часы, которые я проводил в кабинете деда, гоняясь за солнечными зайчиками.

Сейчас я думаю, что матушке очень тяжело дались попытки обзавестись разумным ребенком. Шутка ли, три выводка! К тому же характер у нее был всегда легкий и увлекающийся, я же больше похож на деда, хотя мне всегда недоставало его суровости. Неудивительно, что матушке тяжело было заниматься моим воспитанием. Да и не нужно: у меня были и няньки, и гувернеры, и дед принимал живейшее участие в моем образовании.

(Кстати говоря, никогда не интересовался судьбою моих неразумных братьев и сестер. Некоторые генмоды берут их на содержание. Может быть, и наша семья поступила так же. Но даже в таком случае они, скорее всего, перешли в лучший мир до того, как я стал достаточно сознателен, чтобы задаться этим вопросом: у неразумных потомков генмодов век животный.)

И все же. Как ни далек я был от матушки, казалось невероятным, что я мог пропустить ее участие в заговоре городского масштаба. Да и просто казалось невероятным, чтобы она, с ее-то легкомыслием, с ее-то любовью к галантным кавалерам и светским мероприятиям, могла влипнуть в нечто подобное!

Возвращаясь домой — на сей раз на извозчике, — я проезжал мимо дедова дома на Нарядной. Поглядев на фасад, я машинально отметил, что матушкино окно не горит. Еще вчера это зрелище навело меня разве что на мысль, что она загостилась у очередного амурного интереса. Сегодня же я подумал — «должно быть, крысам будет о чем сообщить».

…И правда, когда мы на следующий день явились на склад, Елена уже ожидала нас там в состоянии крайнего возбуждения.

— Вы только посмотрите! — сказала она.

На сей раз была середина дня (мы выбрали время, когда Пастухов сменялся с дежурства), и в солнечном свете, который проникал в узкие оконца под потолком склада, была отчетливо видна огромная карта города, нарисованная на свитке тонкой технической бумаги. Из тех, которые используются для чертежей.

Карта была явно не самодельная, типографского качества, причем эскиз для нее подготовили с искусством и знанием дела. Даже карта, висевшая у деда в кабинете, уступала этой, а я всегда считал, что уж для себя дед заказал просто исключительный экземпляр.

По карте были рассыпаны мелкие камушки, щепки и всякий сор — но не просто так, а в виде довольно ровных дорожек. Тут думать было нечего: перемещения моей родительницы за вчерашний вечер!

— Надо же, — Пастухов выпустил из пасти сумку с мясными пирогами, которые я приобрел в ближайшей кондитерской. — Сделали! А я не верил!

Учуяв сытный дух, крысы запищали, но к сумке не сунулись — блюли порядок. Все бы те, кому я плачу за работу, вели себя так дисциплинированно.

— Ну, тут ничего необычного, — с разочарованием проговорила Елена. Для нее и карта, и крысы не казались чем-то особенным, она к этому привыкла. — Вы только посмотрите, Рубиновый конец, Опаловый… похоже, на вечеринку куда-то ездила, — она опять издала этот характерный филинский вздох, «у-ху-ху». — Ну и ладно! Мы ведь и не рассчитывали с первого раза что-то найти! Нужно хотя бы несколько дней наблюдений…

— Н-нет… — пробормотал я. — Вот тут… вот этот адрес в Рубиновом конце. Это совсем недалеко от дома матушки, и это один из корпусов Медицинской академии, тот, который теперь сдают под частные лаборатории. Зачем ей заезжать туда? Она никогда не интересовалась наукой.

Мы переглянулись.

— Незаконные эксперименты? — уточнил Пастухов. — Ну, это как-то чересчур уже! Может быть, к знакомому заезжала?