Мне потребовалось некоторое время, чтобы распутать часть застежек своего тулупа (даже при том, что Пастухов любезно придержал завязки лапой), но все же я справился и достал карточки, специально за приличные суммы переснятые мною в архиве. Поколебавшись, я отделил одну верхнюю и положил ее перед крысами.

— Вот за ее перемещениями нужно проследить.

На карточке было очень хорошо знакомое мне лицо, пушистое, усатое, с круглыми ушами и шикарным меховым «отвесом» на них, но, увы, без намека на кисточки. Лицо, очень похожее на мое, по правде сказать. Мурчалова М. В., Мария Васильевна. Моя мать.

У Кахетьевых в доме не было дворецких, чему я очень обрадовался: опытный и знающий слуга, пожалуй, остерег бы хозяйку. Служанка, открывшая нам дверь, явно к этой категории не принадлежала.

Она без тени сомнений сообщила нам, что самого купца Кахетьева нет дома (ожидаемо — в будний-то день!), а дочка его у себя, но занята.

— У хозяйки гости, подождите, она вас, наверное, скоро примет, — залепетала она, с некоторым испугом и уважением косясь на бляху ЦГУП, висевшую на груди у Травушкина.

— А что у нее за гости — уж не господин ли Хохлов, часом? — спросил я, затаив дыхание от возможно подвалившей удачи.

— Он самый! — обрадовалась служанка. — Так вы его знаете? Доложить о вас?

— Напротив, не нужно докладывать, — строго проговорил я. — Прохор обождет с вами, а у нас с инспектором Травушкиным дела. Мы отлучимся ненадолго и скоро вернемся. Прохор, подождите с девушкой.

Прохор понимающе кивнул: теперь в его задачу входило проследить, чтобы служанка все же не опомнилась и не дала знак своей госпоже, что к ней явилась полиция. Сам же я кивнул Травушкину, и мы покинули дом купца Кахетьева.

— Что за дело? — деловито спросил инспектор. — Мы заедем за госпожой Ходоковой? Проведем очную ставку?

Надо отдать ему должное — хоть он и задавал вопросы, но вообще моим приказам не противоречил.

— Нет, — сказал я, — мы обойдем квартал вокруг и зайдем к дому с задней стороны…

Тут я подумал, не попросить ли Травушкина взять меня на руки, раз уж я оставил Прохора занимать служанку, но решил, что это получится слишком уж фамильярно. Все же не мой подручный, а человек на службе. Кроме того, здесь, под куполом Аметистового конца, лапы у меня не мерзли даже в феврале, и я без всяких усилий держался наравне с Травушкиным. Можно сказать, приятный моцион, на котором настаивает мой доктор (не то чтобы я часто слушаю его советов).

Вот если бы еще не эти попугаи! Мельтешат, возбуждая застарелые инстинкты, кричат противно… неприятно. И вездесущий запах апельсинов.

К счастью, на задах Кахетьевского дома апельсинами не пахло, как и прочим мусором: было здесь чисто и аккуратно. Как я уже сказал, домам в этом ряду не повезло. В отличие от наших домов в Рубиновом конце, которые тоже стоят рядами и строились по типовому проекту, у этих даже задних дворов нет! Позади такая же улица с тротуаром, ну, разве что палисадник. Зато имелась пожарная лестница, рисующая зигзаг по задней стене дома.

В некоторых домах использовали эту лестницу как дополнительное жилое пространство: на площадках стояли горшки с цветами, иной раз стулья и даже кресла, висели нацепленные на перила пепельницы.

Нам повезло: сейчас никто не пользовался этими сомнительными удобствами (по мне, так под куполом погода в доме не сильно отличается от погоды на улице), чтобы подышать свежим воздухом или покурить, да и сама узкая улица была пустынна. Поэтому мы избежали лишних глаз, когда начали взбираться вверх по лестнице кахетьевского дома.

— Погодите, вы что, хотите вломиться к купцу? — встревоженно проговорил Травушкин. — Я знаю, что ваша лицензия позволяет это в исключительных случаях, но мои должностные инструкции…

— Мы не собираемся никуда ломиться, — успокоил я честного инспектора. — Мы всего лишь немного послушаем под дверью. У меня есть предчувствие, что нам улыбнется удача.

— Под какой дверью?

— Дверью в комнату Любови Егоровны. Если я правильно прикинул ее вкусы и планировку дома, ее спальня на третьем этаже… Там всегда хозяйские спальни.

— Вот именно! Откуда вы знаете, что там не спальня Кахетьева?

— Видите эти цветущие фиалки в горшочках на третьем этаже? — признаться, сам я смутно видел только некие фиолетовые пятна и предположил, что это фиалки, лишь исходя из жизненного опыта. — Чувствуется женская рука.

На самом деле, конечно, цветы мог разводить и купец — иногда у самых неожиданных людей обнаруживаются самые неожиданные увлечения — но я почему-то предчувствовал, что мне повезет. Уж такой был сегодня день. Если Василий Мурчалов твердо вознамерился раскрыть дело, имеющее до него личное касательство, как можно быстрее, все будет этому благоприятствовать!

И в самом деле, мне повезло, да повезло с размахом! Дверь с пожарной лестницы на третьем этаже и в самом деле вела в спальню Любови Егоровны, и стекло в этой двери оказалось прикрыто занавеской — ну словно специально, чтобы никто не увидел Травушкина и меня! Зато окно рядом было чуть приоткрыто — ровно настолько, чтобы мои чуткие ушли могли без труда расслышать разговор в комнате.

А самая главная удача — что этот разговор велся как раз о том, что нам было нужно!

Такое, должен сказать, очень редко выпадает на долю настоящих сыщиков, не тех, про кого пишут книги или пьесы. Обычно приходится либо ждать много часов, прежде чем услышишь что-то стоящее, либо и вовсе не удается ничего услышать: преступники с упорством, достойным лучшего применения, обсуждают цены на чай и семейные дела. А тут пожалуйста, как по заказу.

— … не понимаю, почему ты непременно хочешь оставить ее себе! — говорил обиженный мужской голос. — Уж, кажется, я в точности все скопировал, ничем не хуже!

— Ну конечно ты не поймешь! — женщина тоже говорила раздраженно, но слегка насмешливо. — Ты всю жизнь был красавчиком, а я — только на этом портрете. Ты хоть десять копий сделай, а все не то.

— Я, вообще-то, сделал восемь, — проговорил мужчина, тоже раздраженно. Если бы у меня оставались сомнения в том, что это был Хохлов, сейчас бы они развеялись. — И ты красивая, Люба, не надо.

— Да, особенно привлекательна моя способность делать деньги из воздуха, — с иронией ответила женщина. — Не волнуйся, я не строю иллюзий. Я отлично понимаю, зачем ты за мной решил ухаживать, дорогой! — последнее слово она проговорила с явным намеком.

— Так вот что ты обо мне думаешь! — воскликнул мужчина. — Ты… ты… ты правда не понимаешь, что ли⁈ Думаешь, я бы из-за этих чертовых тысяч пошел на риск⁈ Я и так неплохо зарабатывал, знаешь ли! Думаешь, я в багетной мастерской от безысходности ишачу? Мне там правда нравится!

— Н-ну… может быть, — проговорила женщина с сомнением. — Извини, если так.

— Погоди, ты правда… ты все это время думала, что я с тобой только из-за плана продать картины? — теперь в голосе Хохлова звучали чуть ли не слезы.

Да нет, не чуть ли! Он натуральным образом всхлипнул! Вот уж чего не ожидал.

Кажется, Любовь Егоровна растерялась не меньше моего.

— Игорь, ну что ты… Ну… Игорь! Ну а что я могла подумать? Я же… мне же никогда… я же папенькины дела вела, и то ко мне даже его служащие не подбивали клинья, потому что дела у папеньки плохи… Ну! Водички хочешь? Я сейчас налью!

— Ты… ты меня совсем не любишь, значит? — раздался трагический шепот.

— Люблю! Люблю! Я ведь уже согласилась уплыть с тобой в Юландию, разве нет? Вот и билеты уже куплены… Ну, ну плачь, что ты… Ну ошиблась, извини, хороший мой, родной…

На этом месте мое чувство драмы не выдержало. Разумеется, нужно было прекращать эту трагикомедию с любовным окрасом. Однако брать воркующих голубков силами одного младшего инспектора Травушкина мне совсем не улыбалось. Они не казались опасными, но по своего опыту я знал, что люди, которые считают себя загнанными в угол, могут совершать истинные глупости, усугубляя тем самым грозящее им наказание. Которое, кстати, для влюбленных было невелико: ну что им там грозило за мошенничество, года два-три? Причем кто-то один мог и вовсе выйти сухим из воды, если свалит все на второго.