Я разыскал себе новый офис — еще не тот дом по улице Нарядной, куда переехал позднее, а небольшую конторку в Дельте, помещавшуюся над крупным универмагом — и отправился в ЦГУП регистрировать новую лицензию, одиночную.

Видите ли, до этого я числился просто «старшим помощником сыщика с правом самостоятельных расследований», а теперь наконец-то мог получить полную сыщицкую лицензию. Она позволяет, помимо всего прочего, проводить обыск в какой-нибудь организации, если у тебя есть на то достаточные основания. (Правда, если потом в суде достаточность оснований доказать не получится, берегись!) Сейчас у меня лицензия еще более высокого уровня, которая дает возможность работать совместно с полицией — по их приглашению, разумеется — и обыскивать не только служебные помещения, но и частное жилье. Однако тогда я о таком мог только мечтать.

Итак, в солнечный февральский день мы с Прохором отправились в управление ЦГУП, чтобы я мог оформить свою заявку.

Тогда документооборот там был отлажен куда хуже, чем сейчас, а потому нам пришлось прождать в коридоре часа два. Энтузиазм наш медленно угасал. Прохор с вожделением поглядывал на открытую дверь, ведущую на крыльцо. Там ярко сверкали тающие сосульки и переговаривались несколько служащих низшего ранга — извозчики да оформители, — покуривая папиросы. Пахло табачным дымом. Я уже достаточно знал Прохора, чтобы понимать, насколько ему хочется к ним присоединиться и собрать свежие сплетни, однако он продолжал преданно держать сумку со мною на коленях.

(Как всякий актер от бога, Прохор отлично вживается в роль, которую исполняет. Роль идеального потомственного камердинера он выполняет уже больше десяти лет и, на мое счастье, она ему пока не надоела. Я могу припомнить разве что пару осечек.)

В коридоре ничего не происходило, перед нами скучала еще парочка просителей, тоже для оформления каких-то лицензий — не сыщицких, правда. Дверь, в которую нас должны были пригласить, безмолствовала, неохотно открываясь примерно раз в полчаса (или так мне казалось). В результате я сказал Прохору:

— Пойду прогуляюсь, лапы разомну. А вы можете покурить, если хотите.

— Благодарю, хозяин, — с облегчением ответил бывший бандит у меня на службе, поставил сумку со мной на сиденье и заспешил к вожделенному крыльцу.

Я же выпрыгнул из сумки, с наслаждением потянулся и решил пройтись по коридору. Улица меня не манила: снег обжигает подушечки лап, а ношение обуви я и теперь почитаю вульгарным. Может быть, в исключительных случаях, а так обувь и одежда делают генмода похожим на платного любимца не меньше, чем ошейник… Нет уж!

Коридоры главного здания ЦГУПа, в просторечии Собора, широкие и светлые только в той части, которая предназначена для почтенной публики. Там, где посетителей не предвидится — или где посетителям самой судьбой предназначено ждать и терпеть, вот как для получения лицензии — они становятся узкими и мрачными: настенные светильники горят через один, стены выкрашены в унылые зеленые или коричневые цвета…

И все же после длительного сидения в сумке я не мог отказать себе в удовольствии размять лапы. Вахтенный служащий, который сидел за конторкой в конце той части коридора, которая отделяла присутственную территорию от служебной, не смотрел вниз, читая какой-то романчик, а потому меня не заметил. И передо мной открылись запутанные километры коридоров внутренней части здания.

До сих пор иногда думаю: как бы изменилась моя жизнь, если бы я свернул направо, а не налево?

Но я свернул налево, а значит, об остальном и говорить нечего.

Таблички на кабинетах я не рассматривал — генмоды моего вида по человеческим меркам довольно близоруки, да и попробуй рассмотри табличку, висящую на стене на высоте нескольких твоих ростов! Сейчас, кстати говоря, названия должностей дублируют на высоте человеческого колена; этого вполне достаточно для большинства генмодов. Но тогда о таком никто не задумывался.

Зато в моем распоряжении были запахи. Я, конечно, не собака — нос кота «всего» раз в сто чувствительнее человеческого. Однако с неаккуратными двуногими и этого инструмента частенько хватает: они оставляют столько следов своего существования и настолько не заботятся об элементарной гигиене, что даже я почти всегда могу рассказать о перемещениях любого произвольно взятого клиента в течение дня! Не говоря уже о количестве его свиданий с ватерклозетом.

Вот и сейчас мне было любопытно: чем занимаются в учреждении, с которым я скоро начну сотрудничество? Не пахнет ли тут опасностью и сложностями полицейской службы? Что едят на обед?

В коридорах ЦГУПа пахло не столько порохом, сколько сургучом. А на обед тут ели все, что угодно, в основном, принесенное из дома и купленное у ближайшего лоточника (мы с Прохором тоже успели у него подкрепиться). Еще из-за плотных дверей доносились приглушенные разговоры и перестуки пишущих машинок.

И здесь интересного было уже значительно больше: кошачий слух, в отличие от нюха, входит в легенды. То есть для меня эти тяжелые дубовые двери не были преградой ни в малейшей степени.

— … Что значит, опять ее упустили? Как она могла вас провести! Я же велел следить! У-ху-ху!

— Да как за ней уследишь-то, бестией этакой⁈

— Мне это надоело, младший инспектор! В конце концов, если вам нельзя доверить одну малолетнюю авантюристку…

Быстро миновав эту дверь — дела ювенальной юстиции меня не интересовали, — я поспешил к следующей. Оттуда доносилось всего лишь ленивое обсуждение новой цирковой программы. Судя по запаху плюшек, там пили чай. А вот третья дверь подарила мне неожиданный улов.

— … господин старший инспектор, я вас уверяю, это нужно проверить! Да, разрешения у них в порядке, но там явно что-то нечисто! Трубы у ратуши меняли только этим летом! И теперь снова! Второй раз за полгода! — голос был хрипловатым, молодым и взволнованным. Кроме того, по некоторым нюансам я заключил, что он принадлежал скорее всего генмоду. — И аварии никакой не было, чтобы срочные работы заводить, я проверил!

Считается, что голоса генмодов не отличить от человеческих. Для людей, может быть, это и в самом деле так, но кошачье ухо разницу слышит. Хоть голосовые связки нам внедрялись генетически, а все-таки от формы горла и носоглотки зависит многое. Птичьи голоса и впрямь очень сильно похожи на человеческие, легко запутаться. А собачьи или кошачьи — нет.

Поскольку очень мало генкотов работает на ЦГУП, я заключил, что докладчик был генпсом. Очень похоже: у них гулкие, хриплые голоса не редкость. Особенно у овчарок. Кстати, большая часть генсобак именно овчарки. Их ведь выводили для участия в боевых действиях, а именно эту породу «настоящих» собак легче обучать и контролировать.

— А тебе-то какое дело, помощничек, как там тебя, — проговорил ленивый начальственный голос.

Он мне сразу не понравился. Не потому что слегка гундосил, а потому что плохой это модус операнди: не знать имена подчиненных. Даже самых младших.

Кстати говоря, начальник тоже был генпсом.

— Помощник младшего инспектора Пастухов, — четко отрапортовал говоривший. — А такое, что разве вам самим не странно? Кто-то подкоп роет у самых стен Ратуши, а вам и все равно?

— Ох, мокрота-а! — насмешливо протянул начальник. — Как будто мамка еще не вылизала! Подкоп ему… Какое тебе дело, как там бюджет пилят с этими трубами? Отучайся от школьных замашек, парень.

— Там слишком высокие ограждения, и слишком много рабочих для обычной смены труб, — упрямо продолжал незнакомый мне генпес. — А среди рабочих слишком высока доля генмодов, которые пользуются техническими приспособлениями, чтобы работать наравне с людьми! Это экономически невыгодно!

— Ну вот что, Овчаркин, или как там тебя, — раздраженно перебило его начальство. — Тебе не нравится, что нашим собратьям профсоюз дал подзаработать? Тебе охота, чтобы все только в охранку да в пастухи шли?

— Ничего против не имею, господин старший инспектор, но…

— Надоел ты мне. Передай своему непосредственному начальству, что я велел тебя до конца месяца в ночные патрули вне очереди ставить. И радуйся, что легко отделался, потому как на хорошем счету. Понял?