— Ничего особенного, матушка. Я знаю, что у вас весьма общие представления о профессии сыщика.

Не удержался, то есть, подпустить шпильку.

Матушка вздохнула.

— К сожалению, да! Ты ведь мне ничего не рассказываешь. Уж мог бы просветить меня — чем так отличается то, чем ты планируешь заниматься сейчас, от того, что ты делал под началом этой… каланчи Бонд?

Надо сказать, что Вильгельмина Бонд действительно отличается богатырским ростом и сложением. Настолько, что это заметно даже генмодам нашего вида, для которых все люди будто башни. Когда я начал с ней работать, мне пришлось перебарывать некоторую нервозность: так и казалось, что она наступит на меня, не заметив.

Но, надо отдать Вильгельмине должное, она ни разу не отдавила мне даже кончик хвоста! И вообще двигалась с грацией, удивительной для такой крупной особы.

Так я матушке и сказал.

— Прости, не хотела обидеть твою бывшую напарницу, — она уселась напротив меня, обернув хвост насчет лапок. — Так все-таки. Как ты собираешься искать клиентов? Давать объявления в газетах?

Я объяснил, что часть клиентов, с которыми я работал с Вильгельминой, были постоянными и обращались напрямую ко мне. Людям иногда требуются услуги сыщика регулярно: для проверки деловых партнеров или соискателей на важную должность, например. Этим я (точнее, Прохор под мою диктовку) написал письма с уведомлением, что я не работаю больше на Вильгельмину.

Часть клиентов должны были прийти ко мне по рекомендации прежних; я всегда щедро раздавал визитные карточки.

Но, конечно, если вы хотите стать популярным специалистом в нашем городе, есть только два пути: один — хорошо зарекомендовать себя в ЦГУП (желательно также наладить контакт с одним из полицейских, чем выше он рангом, тем лучше; если ты накоротке с начальником отделения, можно вообще не волноваться за количество заказов!). Другой — прославиться каким-то громким делом… ну или умеренно громким, чтобы о нем напечатали в любой из наших двух главных городских газет, пусть и не на первой полосе. «Ведомости» довольно консервативны, туда попасть сложнее. В «Вести» — проще.

У меня давно зрело заветное желание познакомиться с каким-нибудь звездным репортером «Вестей», но пока я водил знакомства только с мелкой сошкой — теми, у кого не было с издательством постоянного договора, и они никогда не знали, возьмут там их заметки или нет. Впрочем, меня не оставляла надежда, что кто-то из моих приятелей и в самом деле дорастет до «звездной» величины. Вот например, Виктуар Хвостовская казалась весьма перспективной — да и просто знакомство с ней доставляло огромное наслаждение.

Но матушке я про Виктуар не сказал: наверняка выяснилось бы, что она ее знает (матушка знает едва ли не всех значимых генмодов в городе). Знает и считает «плебейкой» из-за дворовой внешности и недавно порванного уха.

— То есть тот младший инспектор, которого ты вчера приводил — это как раз твоя попытка установить контакты с ЦГУП? — спросила матушка. — Не слишком ли… низовой уровень для твоих целей?

Хорошо, что я представил его деду как младшего инспектора, с повышением в звании. Представляю, как матушка сморщила бы нос, знай она, что Пастухов — только помощник.

— Не совсем, — сказал я. — Мы просто вместе наткнулись на одно дело… О нем знаем пока только мы и…

Тут меня осенило: сова, которая выдала нам вчера полезные сведения! У меня не было времени навести о ней справки, но матушка может знать!

— Матушка, — вкрадчиво спросил я, — а не знакома ли тебе генмод-филин по имени Елена Филина? Работает в Ратуше.

— В Ратуше? — матушка, кажется, растерялась. — Насколько я знаю, в Магистрате вообще нет на работе ни одного филина! В Городском собрании есть две совы, а вот в Магистрате… Но фамилия «Филин» для филина — это, по-моему, как-то чересчур даже для тех видовых шовинистов, которые назначали генмодам фамилии в годы массовой эмиграции!

— Хорошо, как фамилии тех двоих?

— Длинноног и Мышелов, — фыркнула матушка.

— Почему «Длинноног»? — не понял я.

Мне казалось, что если уж давать филину или сове говорящую фамилию, какую носят почти все генмоды, то логичнее выбрать что-нибудь вроде «Ширококрыл». Или «Кисточкоух».

— А ты видел когда-нибудь ноги совы? — вопросом на вопрос ответила матушка. — Редкостное отсутствие изящества!

От дальнейшего разговора нас отвлек Александр, который заглянул в гостиную и сказал, что дед желает меня видеть. Ну наконец-то я узнаю, правильно ли мы с Пастуховым залезли в эту кашу и было ли вообще во что залезать!

Дед был сердит.

Нет, не так: дед рвал и метал. Он расхаживал туда-сюда по своему монументальному столу, хлеща себя по бокам хвостом. Иногда перепрыгивал на подоконник, где отдавал должное массивной когтеточке.

При этом он не переставая восклицал:

— Скоты! Животные! Я-то жизнь положил… думал, уж могли бы со мной посоветоваться! А они!

Не знай я обыкновение деда, я мог бы удивиться, зачем он позвал меня сюда, когда еще не был готов спокойно разговаривать. Но я знал за Мурчаловым-старшим привычку к некоторой театральности. Как и матушка, дед обладал взрывным темпераментом и, сознательно или бессознательно, чувствовал, что этот темперамент пропадает втуне, если некому наблюдать его вспышку.

Правда, решил я, сегодня дед ярился гораздо сильнее, чем обычно. В его гневе было гораздо меньше упоения процессом гневления и гораздо больше собственно обиды. Это настораживало.

Даже кабинет его выглядел иначе, чем я привык: на стене появилась шикарная карта города с наложенными на нее с помощью тонкой бечевы линиями. Проследив их взглядом (для этого мне пришлось подойти ближе, но, к счастью, карта предусмотрительно висела над дедовым комодом для мелочей), я обнаружил, что это не что иное, как схема тех же пневматических тоннелей. Только выглядела она все же немного иначе, чем я привык.

Дождавшись, когда эмоции деда немного выдохнутся, подобно открытому шампанскому, я спросил, почему так.

— А, заметил, внучек! — воскликнул дед. — Да все потому, что они построили лишние линии! Профсоюзы скинулись и построили! Вот тут, например, этой станции возле порта раньше не было! И у почтамта!

— Порт, почтамт… — пробормотал я. — Телеграф…

И посмотрел на деда.

Тот ответил мне таким же пристальным взглядом.

— Похоже, наши профсоюзы генмодов готовят государственный переворот, — желчно ответил дед. — И самое обидное, что они даже не подумали проконсультироваться со мной! Как будто полвека в политике этого города ничего не значат!

«М-да, — подумал я чуть ли не в полуобморочном состоянии, — выбрал же громкое дело на свою голову…»

Пожалуй, ехать с Анной на ее квартиру было против моих правил. Однако имелись некоторые вопросы, которые я хотел с ней обсудить. Кроме того, я подозревал, что, предоставленная самой себе, она опять углубится в работу над своим триптихом, позабыв про еду, сон и уборку. Поэтому я сказал им с Прохором, что мы сейчас все вместе едем к Анне домой, чтобы «обсудить обстоятельства дела».

Не то чтобы я думал, что эти обстоятельства дела нуждаются в обсуждении — в способности ЦГУП поймать мошенника, подделывающего картины, я не сомневаюсь. Просто мне хотелось воспользоваться случаем и отправить Прохора в какое-нибудь агентство, нанять Анне горничную. Невозможно же оставлять подопечную, пусть и бывшую, сидеть в таком безобразии!

Однако, когда мы явились к Анне домой, оказалось, что моя помощь здесь уже не требуется.

Не скажу, что квартира сияла чистотой — обшарпанные полы и староватую мебель трудно привести в порядок за несколько часов. Однако из коридора исчезли непонятные коробки и корзины, вещи были сложены, с кровати Анны в спальне пропали книги и альбомы, сама кровать оказалась заправлена. В мастерской мало что изменилось: как я уже говорил, тамошний беспорядок показался мне скорее рабочим, и тот, кто наводил чистоту, не рискнул многое тревожить. Правда, с пола пропали обрывки перепачканных в краске бумаг и тряпок, которыми Анна, видимо, вытирала кисти.